Они просыпались один за другим. Не в холодном поту от крадущихся к спящим кошмаров, не от режущего слух, будто раненного ржавчиной звука тревоги, заставлявшей их, бывало, вскакивать посреди ночи; не от злобно-шуршащего, тайком пытающегося сжечь палатку занимающегося пожара; не от грохота взрывов вблизи; не от всепоглощающей боли, заставляющей кричать, даже если нельзя, даже если зажимает рот товарищ, даже если казалось, что больше нет сил ни на что - кричать и попадать в неприятности... Они просыпались не в палатке, не под деревом, не в грязи поля боя и окопов, не под дождем на крышах домов, не в сером чулане, затянутом паутиной. Они просыпались не в спешке, не стоя, не скрючившись. Они просыпались без страха за жизнь - свою и союзников; без чувства, что что-то упустили.
Они просыпались в тишине. Под запах свежего хлеба, выглаженных рубашек и часто меняемых бинтов. Под звуки тихого перешептывания докторов и сестёр. Когда они открывали глаза, их встречала залитая спокойным, белым светом комната, чистые постели, приоткрытое окно, завешенное белой тюлевой занавеской, которая не пыталась спрятать голубое небо. Они просыпались не все, и, лежа, грустили об ушедших. К ним приходили в гости, но не ко всем, и тогда они делили между собой принесенные гостями угощения. Они держались строго, но тайком показывали друг другу тихую, спокойную улыбку. Сёстры приносили им письма, и они радостно рассказывали о них соседям.
Позже они осторожно, еще не веря, что можно, выходили погулять по парку, садились на скамью и дышали, и не могли надышаться. Там их встречали командиры, произведенные в высшие чины, и жали им руку. Но, несмотря на это, большинство из них не думало о том, что они сделали. Для них было гораздо важнее то, что они получили.